Л.Н. Толстой. "Война и мир"
"Наполеоновская идея" и образ Наполеона. Философия войны
в романе
Оставь герою сердце! Что же
Он будет без него? Тиран…
А.С. Пушкин "Герой"
Что же представляет
собой "наполеоновская идея"? Как понимает ее Толстой? Для автора
"Войны и мира" она эквивалентна самой "идее войны",
войны в философском понимании. Попробуем проанализировать созданный Толстым
образ человека, давшего имя центральной идее эпохи и романа, – образ
Наполеона.
Этот литературный персонаж имеет весьма
мало общего с реальным прототипом. Вряд ли настоящий Бонапарт был равнодушен
к сыну, вряд ли он так наивно мечтал о захвате "Moskou", как
это изображает Толстой... Руководствуясь мемуарами, записками, свидетельствами,
анализом фактов жизни императора, можно уверенно сказать, что Наполеон
был во многом иным, чем это виделось автору "Войны и мира".
Но Толстому это неважно. Писатель-историк, он в данном случае не стремится
к исторической достоверности. Толстой ставит перед собой принципиально
иную задачу: он конструирует образ завоевателя, поработителя – как бы
внеличностное, обобщенно-историческое олицетворение самой "наполеоновской
идеи".
Наполеон занял умы современников тем,
что, полагаясь лишь на собственные силы и на удачу, совершил головокружительную
карьеру. "Плох тот солдат, который не стремится стать маршалом",
– формулирует он. Его путь к маршальскому жезлу, к титулу первого консула,
к монаршей короне, а затем и к венцу "владыки полумира" усеян
трупами. Он внушает непобедимую мечту о славе, власти, могуществе. И одновременно
– неразборчивость в средствах, страшный принцип "победителей не судят".
Из сферы политической "наполеоновская
идея" легко проникает во все остальные сферы жизни. В сущности, ничего
нового в этой идее нет. Судьба Наполеона лишь активизировала определенные
процессы социальной жизни человечества – особенно в странах, попавших
в орбиту его деятельности. Она разбудила в людях дремавшие мечты, низкие
инстинкты. Общественное восхищение "Героем", романтический ореол
над его головой приводил к смещению границ дозволенного. Жаждавшая политических,
экономических и социальных перемен Россия, вкусившая уже романтизма, оказалась
особенно восприимчива к влиянию "наполеоновской идеи".
В "Войне и мире" эта идея
рассматривается в двух ипостасях. Под своим
именем она существует в сфере политико-социальной. В сфере частной, личной
жизни она как бы замаскирована – и потому ее скрытое действие особо страшно.
Мечтая о славе, князь Андрей видит
себя повторяющим подвиг Наполеона, осознанно жаждет лишь одного: быть
замеченным, привлечь благосклонное внимание своего кумира. Когда же в
личной жизни он проявляет "наполеоновские" черты – оставляет
жену в важнейший момент перед рождением ребенка, жертвует семьей ради
грезящейся славы – он не осознает "наполеоновской" природы своих
побуждений. И вскрыть это – важнейшая задача Толстого. Вот почему, жертвуя
исторической достоверностью, писатель рисует Бонапарта бездушным
монстром. Для него необходим психологический эквивалент "наполеоновской
идеи". И в образе Наполеона сама идея обретает плоть и кровь. Только
поняв и осознав полную, абсолютную бесчеловечность Наполеона, можно преодолеть
в себе наполеоновские черты.
Для Толстого принципиально важно,
что его Наполеон есть личность, совершенно захваченная "наполеоновской
идеей", под натиском этой идеи утратившая разум и волю: "Ежели
бы Наполеон запретил бы им теперь драться с русскими, они бы его убили
и пошли бы драться с русскими, потому что им это было необходимо..."
Толстой доказывает, что "наполеоновская идея" сильнее Наполеона,
что человек, порабощенный ею, становится ее абсолютным пленником и заложником
– назад ему пути нет.
Вина Наполеона перед историей огромна
и неискупима: внушив окружающим свою кровавую идею, он вызывает страшные
события с непредсказуемыми, трагическими последствиями. Это именно так,
ибо его идея попирает все законы нравственности, предлагая взамен древних
человеческих заповедей лишь одну: "победителей не судят".
Юный Пьер, рассуждая в салоне Анны
Павловны Шерер о том, как Наполеон "без суда и без вины" убил
одного из своих соперников, одобрительно говорит: "...государственная
необходимость…и я именно вижу величие души в том, что Наполеон не побоялся
принять на себя одного ответственность в этом поступке <...> и потому
для общего блага он не мог остановиться перед жизнью одного человека".
Так – легко и непринужденно – распоряжается Пьер жизнью людей. "Одна
смерть и сто жизней взамен – да ведь тут арифметика!" – это уже не
Пьер. Это студент из "Преступления и наказания" раглагольствует
в "плохоньком трактирчике", теоретически обосновывая убийство
старухи-процентщицы. Вот она – "наполеоновская идея"! Как привлекательна!
Как соблазнительно заменить нравственные заповеди "арифметикой"
и жертвы измерять лишь в количественном отношении!
Для Толстого обращение
к истории было необходимо для понимания современности; исследуя
исторические процессы, он открывает законы истории. И корни современного
нигилизма Толстой видит именно в "наполеоновской идее".
Здесь следует обратить особое внимание на то, что даже люди, раньше современников
увидевшие страшное лицо зарождавшегося в России нигилизма, поддавались
гипнозу "наполеоновской идеи", романтизировали образ Наполеона.
Прежде чем обронить в "Евгении Онегине" горько-иронические строки
"Мы все глядим в Наполеоны...", Пушкин увлекался этой могучей
личностью. "Чудесный жребий совершился, // Угас великий человек",
– писал он в год смерти Наполеона. Наполеон был кумиром и юного Лермонтова,
будущий автор "Бородина" также внес огромный вклад в создание
романтического культа Наполеона, в развитие "наполеоновской идеи".
Этот культ и стремится уничтожить
Толстой. На события начала века он глядит глазами своего времени, глазами
поколения, для которого несомненна ценность таких поэтических шедевров,
как "По синим волнам океана…". И потому, развенчивая романтический
образ, Толстой показывает своего Наполеона в двух проекциях. Вначале мы
видим его глазами князя Андрея и Пьера, увлеченных Бонапартом, стремящихся
ему подражать. Мы видим безумный восторг войск, узревших своего кумира:
"Войска знали о присутствии императора, искали его глазами, и, когда
находили на горе перед палаткой отделившуюся от свиты фигуру в сюртуке
и шляпе, они кидали вверх шапки, кричали: ""Vive l'Empereur!"
(Да здравствует Император!). На всех лицах этих людей было одно общее
выражение радости о начале давно ожидаемого похода и восторга, и преданности
к человеку в сером сюртуке, стоявшему на горе".
|