Ф.М. Достоевский. "Преступление и наказание"
Самообман Раскольникова
Центральное событие
романа – так называемая проба, после которой и должно начаться самое главное:
новая жизнь. В ней Раскольникову будет определен высший ранг, он вознесется
до великих мира сего.
Но проба оказалась неудачной. Что
же такое он "пробовал", в чем хотел убедиться? Не людей же резать,
в конце концов, он собирался всю оставшуюся жизнь?
Раскольниковская проба необычна. Он
логик и "арифметик". Разделив когда-то людей на разряды, поставив
им оценки, наклеив ярлыки, герой забыл, что человеческое нельзя оценить
по такой шкале, что человек иррационален и не влезает в "прокрустово
ложе" чьей-либо системы или идеи. И он ищет он свой истинный масштаб,
свое место в иерархии.
Герой решается не на убийство, а на
величайший акт самопознания, чтобы сразу и бесповоротно стало ясно "все".
И вот теперь, после случившегося, в нем и совершается страшная трагедия
самопознания и самообмана. Чем глубже он узнает себя, чувствует человеческое
(а не сверхчеловеческое) в себе, тем страшнее ему, тем дальше от желаемого
результата, тем мучительнее он ищет забвения случившегося, тем настойчивее
пытается себя обмануть. В чем? Больше всего герой мучим своим мучением,
истерзан своим терзанием.
Ведь по замыслу он совершал "не
преступление", поднял руку не на человека, а на вошь: позволил себе
– по праву великого – убить тварь, отвратительную, несущую только зло.
Такова была четко продуманная схема. Почему же тогда он так боится, так
замирает от любого чужого окрика, от шороха в комнате, где он совсем один,
почему так невыносимо ему видеть родных – мать и Дуню? Все эти тысячи
"почему" складываются в страшную догадку, которая пока еще не
облечена словом, приговором – это тень, мир самой страшной для него теперь
мысли, которую мучительно больно думать, но не думать – нельзя. Она пришла,
она так же неотвратима, как и все другие раскольниковские умозаключения,
потому что стоит в конце стройной логической цепочки, – в это Раскольников
свято верит.
Человеческое – неведомые до поры глубины
– очнулось в герое. Но дело сделано, "мосты сожжены, Рубикон перейден".
Поэтому придется ответить по земному, человеческому, вечному и неизменному
закону.
А познание, к которому он так стремился,
на которое был готов, обернулось страшным разочарованием: он оказался
просто грешником в мире людей.
Раскольников мучительно сознает, что не "старуху убил, а себя",
что – этой мысли он бежит, как Страшного Суда – не мог, не смел, не должен
был этого совершать.
Процесс осознания этого "нельзя"
и составляет вес дальнейшее действие романа. Герой вступает в борьбу,
но не с внешним врагом, он в жесточайшей схватке пытается совладать с
неподвластной человеку силой – с собственным подсознанием, которое в любой
момент готово разрядиться то страшным сном, то миражем или непроизвольным
действием. Украденные вещи хотел бросить в воду – и ужаснулся: зачем же
тогда брал их? Ведь на доброе дело хотел использовать. Или не хотел? Тогда
зачем все? В его смущенном мозгу – отрывки полусформулированных мыслей,
хаос страха за собственную жизнь, ужас содеянного. В душе нет мысли об
убиенных женщинах, скорби о них. Он сознает теперь лишь собственный обморочный
испуг, который владеет им безраздельно. В сознании теплится надежда, что
его великолепные расчеты оправдаются, в подсознании же царит смертный
ужас. Свершившееся оказывается непосильной ношей, которую не вынести одному.
Что же случилось с ним на самом деле?
Он постоянно и задает себе этот вопрос, и гонит его от себя. Все происходящее
теперь совершается как будто во сне, в полубреду. Достоевский делает предметом
литературы анализ состояния преступника (причем необычного преступника)
после совершения преступления; проводит тончайшее психологическое расследование
– что убийца чувствует, о чем думает после "дела".
Писатель показывает, как тот принужден
был на себя донести, и не потому что раскаялся, а потому, что тайна преступления
давит его, мешая жить и дышать. Страстное желание "все рассказать"
овладевает героем. Та пропасть между ним и всеми, о которой поначалу он
так грезил, теперь только пугает его. Избранник на страницах романа превращается
в испуганного и измученного изгоя, мечтающего о наказании, как об избавлении
от страданий. Этот путь к признанию, по Достоевскому, бесконечно долог.
Он не просто следит за мучениями героя, он изображает умирающую жизнь,
причем с такой силой и достоверностью, что читатель мучается не меньше,
чем сам герой.
В какие-то моменты внешние события
отвлекают Раскольникова от его внутреннего сюжета, и он забывает о содеянном
и уже готов радостно и освобожденно воскликнуть: "Есть жизнь! Не
умерла она еще со старой старухой!". Но это лишь мгновения. Жизнь
умерла. Осталась мука.
Преступление стоит между ним и миром.
Убийство – акт посвящения в великие. Он "отрезал" себя ото всех.
И когда на него устремлены родные глаза, он свои прячет, потому что взгляд
выдаст его: он – по ту сторону, он – не здесь. Ему ведомо запретное, то,
чего не должен знать человек. Жажда познания обернулась страшным разрушением
– убийством, потерей самого себя – в себе самом. Жертвоприношение совершено.
Преступная теория и преступное деяние
отлучили Раскольникова от мира людей, перенесли его в другой мир, где
иные – не человеческие – пространство и время.
Но ведь это то, к чему он стремился,
что представлялось полетом и парением, в котором пропадает ощущение времени,
в котором есть безграничность. Ведь стать великим, противопоставить себя
всем, стать не таким как все – в этом сказалась жажда власти и славы,
весь комплекс героической личности. Это мир вечности, в который почти
невозможно попасть. Отвергая общепринятые моральные заповеди, он одновременно
подбирает ключ к этой заветной двери, за которой заканчиваются страдания
и начинаются свершения. Там творящие вечность живут по особым законам,
которые неведомы людям. И тогда перед духовным взором Раскольникова появляется
призрак великолепного Наполеона, с которого он и "делает жизнь".
А почему, собственно, Наполеон?
За несколько лет до событий, описываемых
в романе, Раскольников опубликовал статью, которой очень заинтересовался
Порфирий Петрович. Настолько серьезно заинтересовался, что постарался
найти автора этой статьи и последить за его дальнейшей жизнью: он счел,
что человек, создавший такую теорию (Раскольников изложил в журнале именно
ее), не остановится на одних рассуждениях и непременно попытается перейти
к делу, претворить свои идеи в жизнь.
И Порфирий Петрович не ошибся: именно
теория и стала отправной точкой на пути Раскольникова к преступлению.
Преступление началось не тогда, когда
Родион Раскольников взял в руки топор, а когда создал свою систему мирозданья,
разделив людей на два разряда: на бессознательную, бесправную толпу и
на героев, которым "все дозволено". Эти герои предстают в воображении
Раскольникова в ореоле славы и бессмертия, их имена известны всем. Два
имени среди прочих особенно притягательны для Раскольникова: это Магомет
и Наполеон. Но если жизнь и дела первого пророка ислама отделены от нас
веками, то блистательная судьба французского императора вершилась на глазах
старших современников Раскольникова.
Имя Наполеона многим не давало покоя,
будоражило умы, ему посвящались поэмы и баллады. Вспомним Пушкина, Лермонтова:
в их творчестве эпоха Наполеона сыграла огромную роль, его изображения
всегда двойственны – романтический злодей, тиран и в то же время повелитель
мира, владыка, герой...
Не только Пушкин и Лермонтов отдали
дань восхищения Наполеону, в общественном сознании его имя стало символическим,
знаковым. В русской поэзии первой половины XIX века Наполеон предстает
прежде всего как романтический герой, для которого ничего невозможного,
запретного в этой земной жизни нет. В 60-е гг., когда интерес к этой фигуре
пробуждается с новой силой, акценты восприятия расставлены уже по-иному.
Образ великого императора превращается в символ дерзания и поступка, синоним
гениальной личности.
Любовь юношества к Наполеону оборачивается
культом силы, что определяет особые качества героя времени: жестокость,
неумолимое движение к заветной вершине, в достижении которой все средства
хороши. Потрясала и привлекала сама судьба его, ставшая легендарной. Еще
при жизни император превратился для современников в миф, который, отделившись
от него, стал жить по своим законам. Этот миф гипнотизировал не одно поколение,
звал на бунт против того убогого существования, которое предопределено
было человеку происхождением и воспитанием. Ведь этот же смог! Был капралом,
стал императором!
Раскольникова интересует не столько
судьба императора, сколько его "моральный кодекс". Оставил в
Египте целую армию, поработил Европу, пролил столько крови, совершил столько
великих дел, вошедших в историю века! И чем этот человек отличается от
меня – рассуждает герой. Тем, что он посмел это совершить, дерзнул...
А начал Наполеон – великий император – на бастионах Великой Французской
революции!
Итак, Наполеон посмел – и обрел бессмертие.
Он главный союзник Раскольникова в его споре с жизнью и тем жалким местом,
которое определила ему судьба.
Имя Наполеона навеки связано в общественном
сознании с дерзким попранием догм и заповедей, с идеей, что мир начинается
с тебя. Это ведь и есть нигилизм. Без малого весь XIX век русская литература
исследовала "феномен Наполеона", восторгалась "наполеоновской
идеей" или отвергала ее; перед всеми центральными литературными героями
возникал искус "наполеоновской идеей".
Вот один из предшественников Раскольникова,
о котором говорят, что у него "профиль Наполеона и душа Мефистофеля".
Вступая в поединок с враждебной судьбой, желая возвыситься, он становится
причиною смерти старухи и прощает себе ее смерть: тоже по-своему "преступает".
Этот герой не прятал под полою топор, не обдумывал в мельчайших деталях
убийство: в решающий момент он просто направил на старуху дуло пистолета,
желая ее припугнуть; к сожалению, старая графиня испугалась сильнее, чем
он рассчитывал, и со страху умерла – он не желал ее смерти, но и убийцей
себя не считает: так уж получилось, да и Бог с ней, старуха свое отжила...
Речь, конечно, о Германне, герое пушкинской "Пиковой дамы".
Германн – персонаж особый. Это маленький, пошлый Наполеон, живущий на
проценты и не трогающий "основного капитала", это удешевленный
злодей, одержимый жаждой наживы, а не романтическим стремлением к славе
и мировому господству. Но таким он представляется читателю – ибо таким
видит его Пушкин. Для остальных персонажей повести Германн – личность
загадочная и значительная: отнюдь не случайно его сравнивают с Наполеоном!
Посмотрите, как похожи сюжетные "схемы"
у Германна и у Раскольникова. Но – только схемы, сами же эти герои совсем
разные, ибо по-разному задуманы своими авторами. В образе маньяка, жалкого
безумца Пушкин стремился деромантизировать в бытовом сознании тип "исключительного
человека". В новую эпоху Достоевскому необходимо провести психологическое
исследование человека, одержимого, как манией, "наполеоновской идеей",
и заставить общество содрогнуться и навеки эту идею проклясть. Проклясть
само имя Наполеона и дьявольское его порождение – нигилизм.
Человечество должно вернуться к истинным,
вечным ценностям. Должен вернуться к ним и Раскольников – если хочет сохранить
разум и не сделаться, подобно Германну, жалким безумцем.
В гордом одиночестве, в сладостном
воспарении над "муравейником" создавал Раскольников свою теорию,
готовился к "пробе". В те дни и часы никто ему не был нужен.
Понять же истину случившегося в таком одиночестве невозможно: герой уже
переступил черту, сознание его не может самостоятельно вырваться из замкнутого
круга идей и категорий, определенных теорией. Он мечется в поисках живой
души, которая смогла бы выслушать его и уже этим облегчить страдание.
И тогда появляется Соня – и спасает Раскольникова от безумия, страшной
участи Германна.
В появлении Сони заключена одна из
самых важных идей Достоевского. На преступление человек идет один. Вернуться
к людям он один не может, необходим кто-то, кто разделит с преступником
его грех, добровольно возьмет на себя тяжесть чужого креста. Понять истину
герой Достоевского только рядом с другими. Его сознание, подключенное
к другому, чужому сознанию, заряжается чужой энергией поиска, открывая
возможность иной, новой оценки, иного восприятия, открывая тем самым и
выход из тупика.
|