|
Город Глупов имеет странную топографию и географию. В главе
«О корени происхождения глуповцев» летописец утверждает, что он заложен на болотине. Через него протекает речка, в которой
во время бунтов глуповцы топят Прошек да Ивашек и борьбу с которой ведет в последней главе книги Угрюм-Бурчеев.
Но в другой главе, «Обращение к читателю от последнего архивариуса-летописца», говорится, что город «имеет три реки и в согласность
древнему Риму, на семи горах построен, на коих в гололедицу великое множество экипажей ломается и столь же бесчисленно лошадей побивается».
Третьим Римом, как известно, называли Москву, которая, по легенде, стоит на семи холмах.
В главе «Войны за просвещение» Глупов и вовсе представлен городом-государством, вроде греческих полисов, вступающим в дипломатические
отношения с соседями: «Выгонные земли Византии и Глупова были до такой степени смежны, что византийские стада почти постоянно смешивались с
глуповскими, и из этого выходили беспрестанные пререкания». Бородавкин же за десять лет до своего прибытия в город сочиняет проект о
возвращении «древней Византии под сень российския державы».
Не менее экзотичен и административный статус Глупова. Градоначальников сюда присылает вышнее начальство. Однако ведут они себя вовсе не как
правители маленького уездного городка (вроде того, в котором городничий принимает Хлестакова за ревизора), а как полновластные самодержцы:
сочиняют проекты и законы, свергают друг друга, воюют, путешествуют по покоренным провинциям.
Глупов, таким образом, стоит одновременно на болотине и на семи холмах, имеет то три реки, то одну; оказывается то безвестным уездным
городишкой, то государством, империей, вроде Римской или Российской. Это обобщенный образ - «сборный город» (как говорил Гоголь о месте
действия своего «Ревизора»), город-гротеск (как определил его литературовед Д. П. Николаев), представляющий щедринскую модель глубинных
закономерностей российской истории.
Психологи утверждают, что исходной точкой формирования коллектива, человеческого сообщества является противопоставление «мы - они».
Салтыков-Щедрин выявляет архетип, основной конфликт глуповской истории, заключающийся в вечном противопоставлении двух сил: градоначальников
и простых глуповских жителей, обывателей.
«Не забудем, что летописец преимущественно ведет речь о так называемой черни, которая и доныне считается стоящею как бы вне пределов истории,
—объясняет издатель Щедрин в начале главы «Поклонение мамоне и покаяние». — С одной стороны, его умственному взору представляется сила,
подкравшаяся издалека и успевшая организоваться и окрепнуть, с другой — рассыпавшиеся по углам и всегда застигаемые врасплох людишки и сироты.
Возможно ли какое-нибудь сомнение насчет характера отношений, которые имеют возникнуть из сопоставления стихий столь противоположных?»
На фоне конфликта этих двух стихий — организованной государственной машины и слабого, растерянного общества — различия между глуповскими
мужиками, мещанами, военными, интеллигенцией становятся несущественными. Все они — глуповцы, застигаемые врасплох, подчиненные общим условиям
исторической жизни.
Градоначальники и глуповские людишки — это коллективные, собирательные образы, являющиеся основой поэтики Щедрина (таковы господа Молчалины и
господа ташкентцы, помпадуры и помпадурши, пошехонцы и пр.). Они представлены в галерее тоже достаточно условных, обобщенных, гротескных
персонажей. К привычному для русской литературы тщательному бытописанию и живописанию характеров Щедрин в «Истории одного города» не прибегает
вовсе.
Способ взаимодействия между полюсами глуповского мира задан в главе «О корени происхождения глуповцев». Исторические времена, как мы помним,
начинаются с крика первого князя: «Запорю!». «Разорю!» и «Не потерплю!» - произносит затем органчик-Брудастый. «Одеть дурака в кандалы!» —
гаркает на старика-правдолюбца Евсеича бригадир Фердыщенко. Реплику «Разорю!» подхватывает в войнах за просвещение Бородавкин. Увенчивается
ряд глуповских властителей Угрюм-Бурчеевым, который, действительно, разрушает город, перекрывает реку, пытается остановить жизнь вообще.
Любопытно, что у города нет внешних врагов (хотя Бородавкин и мечтает покончить с Византией). Все воинственные усилия градоначальников
направлены против собственных подданных. Появлением солдат заканчивается голодный бунт. Та же солдатская песня слышится после глуповского
пожара. Глуповское просвещение, заключающееся во внедрении горчицы и устройстве под домами каменных фундаментов, тоже производится огнем и
мечом.
Живописуя нравы глуповских самодержцев, Щедрин открывает своеобразную тенденцию. Эпоха увольнения от войн, возрастание обывательского
благополучия и спокойствия, происходят как раз тогда, когда занятые любовными подвигами и амурными делами градоначальники удаляются отдел
государственных.
Микаладзе отменяет просвещение и связанные с ним экзекуции, перестает издавать законы. И глуповцы вскоре перестают сосать лапу и начинают
водить хороводы.
Неутомимый доктринер Беневоленский не может победить своей страсти, но придумывает замечательную теорию «средних законов». «Средние законы
имеют в себе то удобство, что всякий, читая их, говорит: какая глупость! а между тем всякий неудержимо стремится исполнять их. Ежели бы,
например, издать такой закон: «всякий да яст», то это будет именно образец тех средних законов, к выполнению которых каждый устремляется без
малейших мер понуждения». И под сенью «Устава о добропорядочном пирогов печении», в «сумраке законов» глуповцы тучнеют все больше и больше.
Лучшим правителем в глуповской истории оказывается Прыщ. Его либерализм простирается настолько далеко, что предполагает полную автономию
«государства» и «общества». «Ну, старички, — сказал он обывателям, — давайте жить мирно. Не трогайте меня, а вас не трону. Сажайте и сейте,
ешьте и пейте, заводите фабрики и заводы — что же-с! все это вам на пользу-с! По мне, даже монументы воздвигайте — я и в этом препятствовать
не стану! Только с огнем, ради Христа, осторожней обращайтесь, потому что тут не долго и до греха, имущества свои попалите, сами погорите —
что хорошего!»
План кампании Прыща заключается в одном слове, прямо противоположном привычному для города «разорю!» — «отдохнуть-с!» И благодаря отдыху от
государственных тягот благосостояние глуповцев многократно возрастает: роятся пчелы, тучнеет скот, на столах не переводится настоящий хлеб,
появляется досуг и «способность исследовать и испытывать природу вещей».
В ироническом контексте в главе «Эпоха увольнения от войн» появляется вполне серьезное и важное понятие «самоуправление».
Однако на Прыще глуповские самоуправление, либерализм и благополучие заканчиваются. Самым лучшим в истории города правителем оказывается
начальник даже не с органчиком, а просто с фаршированной головой! Но его съедают подчиненные (Щедрин остроумно реализует в сюжете стертую
языковую метафору).
|
РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА 
