![]() | |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
![]() | |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
![]() | |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
![]() ![]() ![]() ![]() | |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
![]() | |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
"Дух движенья", "волна, текущая в новый век" - вот что бесконечно дорого автору везде и всегда. В другой точке земли - в родном городе - он тоже видит печать перелома:
Поэт подбирает однонаправленные детали и краски, чтобы выделить значимое для себя - изменения в некогда устоявшемся городском пейзаже, "семимильные" шаги истории. Отсюда: образ полета - "вольно окрылен", "вольные крылья"; зрительные и слуховые впечатления - сверканье, сталь, стекло; гром, гул гулкий. Восхищенное волнение передано и тонировкой фразы - обилием восклицаний. Поистине поется гимн развитию, хотя порой не без сомнения в "призрачном дворце". Не составляет, видимо, труда понять, почему образ города имел власть над поэтом. Городской мир заключал в себе зримые, предметные свидетельства поступи времени: новую архитектуру, (*289)новую технику передвижения, быта. Живописно воссозданный облик современности привлекал "вещной" формой художественных обобщений. Еще более важным был другой момент. Все, что поражает автора на площадях, улицах,- дело рук, а главное, души, идеалов человека, создающего ценности:
Неудивительно авторское признание в стихотворении "Люблю одно": "...под вольный грохот экипажей / Мечтать и думать я привык". Город, как и "властительные тени", будит авторские мысль и чувство. Глубоко проникает Брюсов в городскую жизнь. Пишет по ее мотивам песни (два варианта "Фабричной", "Детскую" и др.), создает образы горожан ("Мальчик", "На скачках", "Царица"), ищет в их человеческом облике сокрытую сущность городского мира ("Прохожей", "Голос часов"). В стихотворении 1900 г. "Прохожей" заключено, думается, предвестие блоковской "Незнакомки". О ней сразу вспоминаешь, читая брюсовские строки:
Взгляду поэта открываются и другие, страшные тайны во внешне праздничном существовании. Появляются "незримые людьми" чудовища: "болезни, ужасы и думы тех, кто, прежде, жил в этих комнатах" ("Чудовища"). Возникают образы "детей Сатаны", идущих из "теснин улиц" в "двери ада" ("В ресторане" - здесь вновь перекличка с А. Блоком). Борьба "Города с Людьми" обретает сложные формы: несчастные поражены душевными недугами. В сборнике "Все напевы" урбанистическая тема развивается. Прежде всего, усиливается горестное настроение, вызванное несоответствием между течением веков и малым мигом человеческого бытия. "Голос города" (название стихотворения) горделиво вещает:
Созерцание Медного всадника в Петербурге приводит к еще более печальному наблюдению:
(*290) "Непостигнутый" великан обнаруживает тем не менее свои тайные, мрачные глубины. Иронично звучит подзаголовок "Дифирамб" к стихотворению "Городу". Здесь, правда, мелькает знакомый мотив былого кумира: "Ты - чарователь неустанный, / Ты - не слабеющий магнит". Но все сильные аккорды совсем другого наполнения. Встает страшное чудовище: "коварный змей", "дракон, хищный и бескрылый", который шлет "Безумье, Гордость и Нужду", гнет "рабов угрюмых спины":
Отдельные проявления такой порочной "цивилизации" с редкой яркостью воплощены в стихотворениях "Бал", "Уличная", "Вечерний прилив". С болью сказано о яде наслаждений - "Забвенье, и круженье, и движенье, вдаль, без возврата", "на темное дно". Таковы печальные знаки брюсовской современности, шаги "заблудшей" истории. Брюсовский пафос разоблачения открытый, мобилизующий. И достигнут он действенными и разными средствами. Вчитаемся повнимательнее в стихотворение "Городу". Здесь явно используется поэтический опыт русского фольклора (образы дракона, змея), древнерусской литературы (одушевление собирательных понятий: Злоба "неумолчно ропщет", "грозно стонет Нищета", "хохочет огненный Разврат" и т. д.; как тут ни вспомнить древнюю "Повесть о Горе-злочастии"). Но каждое из этих понятий вместе с тем обобщено до глобальных масштабов - до состояния всего мира. "Дракон, хищный и бескрылый", "стережет года" - время, и раскинулся он на всем земном пространстве. Причем сей мир - конкретен: реалии XX в. создают особый колорит. Город - "стальной, кирпичный и стеклянный". "Ротационные машины" куют "острые клинки". Нет сомнения, перед нами - эпоха, современная автору, и одновременно - трагический момент истории, приближающий людей к духовной смерти в условиях технической цивилизации. "Коварный змей" "сам над собой" подымает нож ("Городу"). "Алтари из электричества" вонзили "копья в небосвод" ("Вечерний прилив"). Говорящие детали городского пейзажа, быта домыслены до символа гибели. Синтез неоднородных начал: ярких конкретных зарисовок, мифологических мотивов, авторских предсказаний близкого возмездия порочному городу - особенно выразителен в лирической поэме, "поэмке", по определению Брюсова, "Конь блед" (сб. "Stephanos" - "Венок"). Название - библейское, что и подчеркнуто эпиграфом: "И се конь блед и сидящий на нем, имя ему Смерть". У Брюсова эта мифологическая фигура предстала в еще более страшном облике: "всадник огнеликий, конь летел стремительно и стал с огнем в глазах", "был у всадника в руках (*291) развитый длинный свиток, огненные буквы возвещали имя: Смерть". Само по себе это фантастическое явление завораживает. Более того, оно поражает своей несовместимостью с обычной, каждодневной городской обстановкой: "вывески, вертясь, сверкали переменным током", "сливались с рокотом колес и скоком выкрики газетчиков и щелканье бичей"... Исток драматизма впечатляющий: неостановимое движение "пьяных городом существ" - "несозвучный топот" вестника апокалипсического "конца света". Эта исходная ситуация оригинально развита. Брюсов акцентирует не "великий ужас" людей перед "всадником смерти" (хотя мотив такой есть), а восторг перед ним "женщины, пришедшей сюда для сбыта красоты своей", и сумасшедшего, "бежавшего из больницы". Отражена конечная степень трагизма: гибель воспринимается спасением. Женщина, "плача, целовала лошадиные копыта" у "коня блед". А когда он пропал, проститутка и безумный "все стремили руки за исчезнувшей мечтой". Оттенен и еще один печальный момент. Предсказание возмездия мгновенно забыто, "как слова ненужные". Начинается и кончается поэма почти одинаково, везде есть двустишие:
Волны людские "смывают" проблески человеческих чувств: ужаса, смятения, восторга, мечты. Неразумный бег толпы бесцелен, неостановим, она отдана во власть всадника смерти. "Поэмка", при своей краткости, обладает всеми признаками этого жанра: остротой духовного конфликта, внутренним динамизмом, яркими образами и широким обобщением. Последнее исходит от лирического субъекта. Его зорким взглядом схвачены противоречия мира, их истоки, смысл происходящего - сиюминутное состояние города в связях с библейскими предначертаниями и с реальной угрозой гибели. "Конь блед" - истинно лирическое произведение. Урбанистическая поэзия Брюсова богата конкретными красочными деталями и образами, собирательными, вмещающими сложную совокупность авторских представлений. Новым содержанием насыщен макрокосм Города. Реальные явления приобретают здесь обобщенный характер. Вспышками разной силы отмечены городские огни, то яркие, зажженные талантом людей, то символизирующие мертвую жизнь - искусственные, "прикованные луны" электрических фонарей. Солнце - пожар, эта параллель в единстве каких-то качеств и глубоком различии их значения составила многозначный образный ряд (например, в лирической поэме "Духи огня" - сб. "Stephanos"). В отличие от многих поэтов начала века (скажем, К. Бальмонта) Брюсов, поклоняясь природному светилу - солнцу, с не меньшим восхищением писал о "горении" человеческих дарований, подвигов. Возникает сквозной мотив Света, (*292) "мрак рассекающего". Этот мотив на редкость выразителен и содержателен, поскольку позволяет объединить зрительное впечатление с раздумьем о сущности и развитии мира. Способностью найти компактный и адекватный сложнейшим явлениям образ Брюсов обладал удивительной. Потому-то досадные разговоры об умозрительности его поэзии не справедливы. Она была рождена не только ясной мыслью, но и вдохновенным художественным видением. Вполне можно сказать, что многие образные аналогии Брюсова проясняют ныне представление о путях человечества. Именно такое ощущение вызывает среди других стихотворение "Фонарики" (сб. "Stephanos"). "Фонарики", "на прочной нити времени, протянутой в уме", передают взрывчатое, неоднородное движение истории. По соотношению с разным характером света запечатлены здесь эпохи: Ассария в багряных, кровавых отблесках; "сила странная в неяркости" Египта; в отсветах метеора, "брата звезды" - Индия; "простым, но ясным светочем" украшен Периклов век; "свет ослепительный" в Древнем Риме. И наконец, Франция XVIII в. "Сноп молний - Революция". Лирический герой воспринимает временные периоды в лучах их открытий. Причем одинаково оценены свершения социальные (революция), художественные (искусство - Леонардо да Винчи, Данте), религиозные (Лютер). Почему? Да потому, что речь всюду идет о духовной культуре, рождающей и революционные идеи, и вдохновенное творчество живописцев, поэтов. В "Фонариках" грандиозный "обзор" героев разных эпох и народов сжат до концептуально насыщенного мотива света, символа человеческих достижений. А изменчивость этого образа передает ощущение неостановимого движения, вечного обновления мира. Поэтически предвидится и дальнейший его прорыв из "беспламенного пожара" XIX в. Эта мысль станет цементирующей в раздумьях об "Учителях учителей". Она проложила два глубоких русла в поэзии Брюсова: постижение революционной современности и проникновение в феномен Человека. ПОЭТ И МЯТЕЖНОЕ ВРЕМЯРеволюцию 1905 г. Брюсов принял двойственно. В октябре он писал: "Я вовсе не чужд происходящему на улице и уже попадал под казачьи пули, но считаю, что мое настоящее место за письменным столом". А чуть позже - еще решительнее: "Останусь собой, хотя бы, как Андре Шенье, мне суждено было взойти на гильотину2. Буду поэтом и при терроре, и в те дни, когда будут разбивать музеи и жечь книги,- это будет (*293)неизбежно. Революция красива и, как историческое явление, величественна, но плохо жить в ней бедным поэтам. Они - не нужны". Мучительно переживал Брюсов стихию народного движения, разрушение культурных ценностей восставшей массой. В 1907 г., после наблюдений за разными периодами первой русской революции, особенно за выступлениями крестьян, к этому моменту усилившимися, он высказал свое представление о первоочередной необходимости: "Не парламент нужен России, а элементарные школы - школы для мужиков как для сотрудников Перевала, для солдат как для министров. Но мужики и солдаты справедливо возражают: А разве мы виноваты, что мы в школах не были? И так как мы не виноваты, то будем жечь, бить и громить. И еще прибавляют: А пока вы школы выстроите и выдумаете 100 000 учителей, мы все с голоду помрем. Где же выход?" Такого разговора не было в реальности. Брюсов, однако, совершенно точно указал на беды народные и на причины погромных действий в деревне. Поэт, для которого книга - "вещее, огненное слово", мог расценить равнодушие к духовным ценностям едва ли не как преступление. И все же... Революцию он всегда считал величественной. Почему? Понять просто, если вспомнить брюсовский цикл "Учителя учителей". Мысли, изложенные здесь, складывались и в тяжелые дни 1905-1907 гг. Наблюдая происходящее, остро чувствуя изжитость буржуазной "цивилизации", художник пришел к выводу о необходимости кардинального социального и духовного перелома, уничтожения старого уклада и возрождения достижений культуры в новом общественном пласте. Трудной, во многом жертвенной была позиция Брюсова. В неизданном при жизни стихотворении "Близким" он, обращаясь к народу, определил свой путь:
Что ж, Брюсов всегда отстаивал свободу художника и не скрывал этого. Еще в 1903 г. он, отзываясь на лермонтовского "Поэта", писал в "Кинжале":
В стихотворении конца 1907 г. "Поэту" (сб. "Все напевы") отстаивалась та же мысль о поэзии: ее создатель должен быть (*294) "гордым, как знамя", "острым, как меч". Но еще откровенней защищалось вечное, эстетическое назначение искусства:
"Сеятель" (1907; сб. "Все напевы") содержит несомненно сходную мечту, ее источник - "радость творчества, свободного, без цели":
Что это - отказ от былых идеалов? Нет, утверждение мысли: священно творческое постижение не только текущего момента, но и вечных тайн бытия. Не будь у Брюсова таких побуждений, он не был бы поэтом. Именно с этой внутренней потребностью трудно совмещалось трагичное время революционной борьбы. К печальным наблюдениям за разрушением культурных ценностей присоединилось ощущение "связанности" художника. Вот почему Брюсов резко отрицательно отнесся к статье В. И. Ленина "Партийная организация и партийная литература". В своем ответе (ноябрь 1905) на нее, названном "Свобода слова", Брюсов утверждал, что "социал-демократы добивались свободы исключительно для себя", более того, против их заповедей "не позволены (членам партии) никакие возражения" (выделено автором). От лица художников, противопоставляя свое "мы" В. И. Ленину и его единомышленникам, Брюсов отстаивал дорогие для себя задачи: "И пока вы и ваши идете походом против существующего "неправого" и "некрасивого" строя, мы готовы быть с вами, мы ваши союзники. Но как только вы заносите руку на самую свободу убеждений, так тотчас мы покидаем ваши знамена". Казалось бы, все ясно. Поэт хотел свободы в несвободном мире. Так нередко и толкуют жизнеощущение Брюсова. Однако как же быть с постоянным его стремлением предугадать поступь истории? Забыть об этом - значит упростить позицию художника. Ее трудность состояла в том, что Брюсов размышлял именно о назначении всех своих исканий в горниле огненного века. И приходил к разным предчувствиям. Многие из них запечатлены в разделе "Современность" книги "Stephanos" с красноречивым эпиграфом из Ф. Тютчева:
Брюсов писал о себе, что в отличие от тех, кто "рубит твердый камень стен":
В соответствии с размышлениями о своем человеческом поведении поэт высказывает веру в значимость собственных художественных прозрений. Может быть, потому, что речи ревнителей свободы не кажутся ему Словом для будущего. В стихотворении "Уличный митинг" дана такая характеристика "вожатому", "Гордому Духу", который "намечает жертв ряды":
Да и для поэта - "Быть напевом бури властной - / Вот желанный жребий мой" ("Лик Медузы"). Между тем мучительное сомнение закрадывается в его душу. Кажется, что подлинное откровение придет лишь новым людям. К ним обращены строки стихотворения "К счастливым":
Предполагается, что прежние попытки разгадать мир были безуспешными, красота неосуществленной. Здесь же заключен и порыв высокого нравственного накала:
Тот же мотив, не лишенный и жертвенности, и преклонения перед будущими свершениями, включают стихотворения "Довольным", "Грядущие гунны". К "детям пламенного дня" обращен призыв: "Восстаньте смерчем, смертным шквалом, / Крушите жизнь - и с ней меня!" А наступающим на старый мир, "неповинным, как дети" варварам-гуннам автор говорит: "Но вас, кто меня уничтожит, / Встречаю приветственным гимном". Стихи этой темы оставляют сильное впечатление. Почти слышишь, как с трудом, скрежетом поворачиваются жернова истории, разносится шквал разрушения царства "довольных" "клочком травы". И видишь, как отступают "в катакомбы, пустыни, пещеры" "мудрецы и поэты", унося свои выстраданные "светы", тайны. Грандиозная картина, озаренная "заревом багряным" до небес, озвученная "колоколом вселенной", вбирает в себя всю землю до необозримых гор, все времена, "общий пожар". Космизм образного мышления пределен. Но он не угнетает, поскольку ему вполне соответствует эмоциональный накал, энергия выражения (*296) мысли. "Мудрецы и поэты", сознательно и безвозмездно, отдают свой опыт, Память, душу следующим за ними поколениям:
Страшно прикоснуться словом к такой поэтической исповеди, дабы не нарушить ее страстный и торжественный, гордый и скорбный напев. Поступь истории для Брюсова всегда была священной. Не только события 1905-1907 гг. потрясли его. Горькие испытания России в период русско-японской и первой мировой войн - тоже. Особенно глубоко волновала судьба России в грозную эпоху "мирового пожара". Стихи на эту тему писались почти накануне брюсовской работы над циклом "Учителя учителей", немало способствуя прояснению многих его положений. Произведения о войне с Германией вошли в книги "Семь цветов радуги" (1916), "Девятая камена" (камены - музы в римской мифологии). Сборник - подготовлен в 1917 г.- при жизни автора не был издан, отдельные стихотворения печатались в периодике. Во вступлении к "Семи цветам радуги" сказано: "...все семь цветов радуги одинаково прекрасны, прекрасны и все земные переживания, не только счастие, но и печаль, не только восторг, но и боль. Останемся и пребудем верными любовниками Земли, ее красоты, ее неисчерпаемой жизненности, всего, что нам может дать земная жизнь,- в любви, познании, в мечте!" Военная тема представлена в разделе "Желтый" - цвет, который еще со времен символизма обозначал томительную повседневность. Однако начат этот раздел вовсе не с печальной ноты, а с утверждения необходимости (!) военной полосы истории. Вскоре, побывав (с августа 1914 по май 1915 г.) на фронте военным корреспондентом, Брюсов разочаровался в иллюзиях, стал сотрудничать в антивоенном горьковском журнале "Летопись". Позже, оценивая свое восприятие войны критически, поэт указал на заблуждения: "светлые надежды <...> оказать благоприятное влияние на судьбу других стран", "мечты и о многом другом". О чем же? Стихотворением "Последняя война" он отвечает: "пусть из огненной купели / Преображенным выйдет мир!", "Началом мира и свободы / Да будет страшный год борьбы!". Такое ожидание согревало не одного Брюсова. Многие писатели ушли на фронт с неясной грезой о переломе к лучшему. Это упование было у Л. Андреева. Эпиграфом к разделу "Желтый" автор сделал неточно процитированную строку Ф. Тютчева: "Стоим, мы слепы, пред судьбою..." Прозреть в тяготах сражений хотел поэт. И сферу для прозрений выбрал на редкость масштабную. "Старый вопрос" (название (*297)лирического произведения) ставит он - о месте России, точнее, русской культуры, в "старой Европе":
Брюсову казалось, что вольный гений отечественного искусства должен принести духовное очищение миру. Такое представление было, конечно, наивным. Но оно не мешало осознанию той силы русской и мировой культуры, которая должна противостоять милитаризму. Народ - спаситель стран - этот образ вполне соответствовал историческим фактам многих веков, вплоть до XX, главное же - духу свободы российских "титанов, как Пушкин, Толстой, Достоевский". Очень скоро мотив очистительных страданий вытеснили другие, хотя стремление познать "свою судьбину - до конца" осталось. Художник находит впечатляющие образы боли, утрат. В "Кругах на воде" (название - уже обобщение): "повязки белые на ранах и пятна красные крестов". В стихотворении "Пора!": "темны мечты, виденья дики, водоворотом схвачен мир"... Брюсов переосмысливает военную действительность, поименованную теперь "бойней", "хаосом, развязанным". "Подмененная" сильными мира сего святая цель приводит к страшному результату. Мечты "порабощенных народов" поруганы, а "Некто темный, Некто властный" "опьянел бездонной кровью" либо "золотом безмерным пьян". В стихах о первой мировой войне ощутим высокий стиль: торжественная
лексика, патетические интонации. Поэзию Брюсова часто (и поныне) называют
рационалистической. Имеются в виду произведения и военной темы. Действительно,
в них заметна некая неоклассицистская тенденция: апелляция к человеческому
разуму, раскрытие конфликта между Правдой и ложью, Справедливостью и пороком,
вера в торжество высшего начала. Но несомненна и неоромантическая склонность.
Многоводной волной хлынули в стихи образы мечты, грезы, "призраков милых",
"диких видений", смятенных чувств и ощущений. Явственен и трезвый, "окопный"
реализм, с его жесткими деталями и грозными красками, символика здесь
тоже реалистического толка. Такое сочетание разноисходных устремлений
(в тех или иных пропорциях) вообще характерно для творчества Брюсова.
"Торжественное" же начало заметнее потому, что оно связано не только с
авторским внутренним состоянием, а в значительной доле с историко-культурными
реминисценциями. Свой взгляд на текущее поэт, как всегда, выверял в соотношениях
с минувшим, в частности, с войной 1812 г., где человек все еще оставался
детищем XVIII в. НИЧТО ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ НЕ ЧУЖДО.
|
О братья: человек! бацилла! тигр! гвоздика! О жители иных, непознанных планет! И духи тайные, не кажущие лика! Мы все - лишь беглый блеск на вечном море лет! |
Примеров подобных настроений - не счесть. Везде приоткрываются потаенные минуты отчаяния, страдания, незащищенности.
Брюсов склонен "развернуть" в лирическом монологе самое течение переживания, как бы постоянно стремящегося от одного центра к своему распространению в разных "изгибах". Но, пожалуй, еще сильнее действует на читателя другой способ сгущения мучительной эмоции - образно-афористическое ее выражение. Такие находки есть и в приведенных выше строчках: "замкнут кругозор", "мечта-призрак", "влюбленность, сожженная, залитая кровью", люди - "беглый блеск на вечном море лет". Сразу поражаешься оригинальности и внутренней сосредоточенности высказывания. В следующий момент начинает работать наше ассоциативное восприятие, и поэтический образ "допускает" к (*299)своим глубинам. Одно и то же будто настроение - объемно, ведет к многоплановым раздумьям.
Еще в сборнике "Tertia Vigilia" был раздел, названный "Прозрения", где приподымалась завеса над авторским ощущением мига, дней, жизни, ее устоев. Но в те годы подобные мотивы были, по сравнению с позднейшими, более просветленными. В зрелом возрасте мрачное душевное состояние и продолжительнее, и трагичнее. Причем оно возникает в сфере, как будто очень знакомой по ранней поэзии Брюсова. Именно ему присущее претерпевает внутреннюю метаморфозу.
Вспомним, сколько безоглядной страсти было в любовной лирике молодого поэта. Затем сгущается иная атмосфера. Уже в стихотворения 1901 г. (сб. "Urbi et Orbi") волнения чувственной любви сменяются нечистым плотским наслаждением, указанным в названии стихотворения: "Сладострастие". Героиня пугающе откровенна: "веет от губ ее чем-то звериным", "выпуклы, подняты, вечно не сыты, груди дрожат от желания встреч". Тягостным становится ответное влечение героя: "Снова, о снова истомы и счастья! / Пусть осыпается пурпурный мак". Много позже (1909) приходит "отреченье" (название произведения, сб. "Все напевы"):
Все кончено. Я понял безнадежность Меня издавно мучившей мечты. Мою любовь, и страсть мою, и нежность Ни перед кем я не пролью... Любовь - "отреченье", страсть - "неизбежность": Нет, не случайность, не любовь, не нежность,- Над нами торжествует - Неизбежность. |
И даже когда приходит светлое мгновение, порыв оказывается кратким, потому что он "вымысел безвестных вдохновений" ("Ее колени", 1908). Сладость ласки чужда сердцу.
В книге "Все напевы" есть стихи 1905-1907 гг., объединенные рубрикой "Мертвая любовь", где от первых до последних слов царит некростихия: "ранняя осень любви умирающей"; "в могиле двое, мертвые, оплели изгибы рук"; "холод, тело тайно сковывающий, холод, душу очаровывающий"; "и к утру будем мы два трупа у заметенного костра". Здесь достигнута мрачная выразительность. Не только переходом живого дыхания любви в свою противоположность - бездыханность. Но и страшным финалом: неразрывное единение рук, уст, тел достигнуто лишь смертью.
Снова, в который раз, хотя теперь в необычной форме, донесена невозможность разорвать путы одиночества. Позже появились стихи (1911; сб. "Зеркало теней"), завершающие это настроение:
Любовь приводит к одному - Вы, любящие, верьте!- Сквозь скорбь и радость, свет и тьму К блаженно-страшной смерти! |
Блаженно-страшное - такой оксюморон (как многие, ему (*300) предшествующие) философски значителен. Среди массы других оттенков выделена блаженность вечно недостижимых упований на земную радость, любовную отраду. В юношестве поэт с болью писал о несвершенности надежд. В зрелые годы - о чуде самих грез - великого дара души. Потому и появился мажорный аккорд в глубоко печальной "Балладе воспоминаний" (сб. "Семь цветов радуги"). Память здесь и личная, и общечеловеческая:
Но понял я: все цепи - ржавы, Во всем - обманы суеты: И вы одни в сем мире правы, Любви заветные мечты. |
Мотив мечты, завершив грандиозный круг сквозь долгие думы Брюсова, предстал обновленным, философски-просветленным несмотря на любые реальные разочарования.
Путь постижения человека для Брюсова никогда не прерывался. В переживаниях любви, мечты, одиночества складывалась стойкая логика, приводящая через страдания к открытию вечных гуманных ценностей. Горе позволяло лучше понять радость, потери влекли к находкам. Однако было бы несправедливо считать, что духовный мир героя в поэзии Брюсова был ограничен спонтанными, самопроизвольными процессами. Широта авторского кругозора благотворно воздействовала на внутреннее состояние личности. Громадное значение приобрело опять-таки увлечение судьбами мировой культуры. Вера в неостановимую созидательную деятельность человечества ломала рамки субъективного "Я".
Неотрывно друг от друга протекали два направления в осмыслении человека: его духовных глубин и его роли в судьбах мира. Рядом со стихами-исповедью - философскими медитациями появились стихи-приветствия - воспевание. Вечный смысл жизни - в строительстве, открытиях - привлекал поэта.
Брюсов отнюдь не идеализировал каждодневный труд, но поклонялся величию его свершений. В "Работе" (1901), в двух стихотворениях с одним названием "Каменщик" (1901 и 1903) по-разному отражена необходимость быть в "тюрьме земной". Но звучит и другой мотив: "Здравствуй, тяжкая работа, плуг, лопата и кирка". Наряду с социальными мотивами возникает раздумье о священном "ремесле" - быть человеком на Земле. В стихотворении "Век за веком" (1907, сб. "Все напевы") есть такие строки:
Сквозь годы и бедствий, и смут Влечется, суровый, прилежный, Веками завещанный труд. |
Брюсов "обозревает" большие исторические пространства и видит высокое назначение сынов Земли. Естественно, искренне звучит "Хвала человеку" (1906) - "молодому моряку вселенной", заставившему "петь вещий молот", залившему "блеском города". Своеобразно осваивается здесь старинный жанр величальной песни, неожиданно обращенной к человечеству в целом, насыщенной (*301) очень разным материалом: реальных деяний, сказочных подвигов, конкретными наблюдениями за противоречивыми деяниями "подлунного царства", предчувствиями будущих завоеваний космоса. В книге "Семь цветов радуги" эта линия перерастает в так называемую "научную поэзию", которая давно интересовала Брюсова. Он пишет целый ряд монологов: "Сына Земли", жителя иной планеты ("Земле"), свой, авторский,- о далеком будущем Земли ("Предвещание").
Сложным переплетением социальных и предельно обобщенных начал раздумья о человеке и человечестве живо напоминают мысли Брюсова о городе. Урбанистические и гуманистические мотивы тесно взаимодействуют между собой: ведь города, в том числе Великий Рим - идеал поэта, возведены руками, предопределены талантом людей.
Сходен и другой момент. Как образ города тесно объединился с цепью других (революционной действительности, поэта в его исканиях смысла творчества), так и образ человека на земле предстал в окружении леса, рек, полей, проложив тем самым новое русло наблюдений.
В "Семи цветах радуги" зазвучал взволнованный голос "природы соглядатая" (так назван раздел), с теплой проникновенной интонацией доносящий такую знакомую и всегда неожиданную красоту родины, краски среднероссийского пейзажа. И живопись словом вдруг открылась особой гранью.
Еще в "Хвале человека" с редкой живостью прояснены будто привычные детали: "лукаво краснеет гречиха", "синеет младенческий лен". Это не простое одушевление природы, но такое, от которого в ее явлениях вдруг познается неуловимое. Подобных находок очень много: "вот вышла ель в старинной тальме"; "в просвете - свечи первых звезд и красный очерк полушарья"; "крыши изб на косогоре, как нежная пастель,- легки"...
О столь утонченном видении можно и хочется говорить долго, в частности в его связях с восприятием земных таинств другими поэтами - А. Блоком, С. Есениным... Но думается, прежде всего здесь нужно обратить внимание не на результат, а на истоки мастерства. Они - в душе "соглядатая природы". Брюсовский человек обнаружил новую "емкость" своего внутреннего мира. Удивление, восхищение окружающим царством красок и линий влечет к иным, доселе незамеченным ценностям. Одна из них: "Никуда нам не уйти от непонятно милой родины". От взгляда солнца "глаз в глаза" "опять в душе кипит избыток и новых рифм и новых слов".
Прочувствованное рождает в книге "Девятая камена" цикл "В родных полях". Исходные образы возвращают: "Снежная Россия" - чистую, поэтическую грусть; "Утренняя тишь" - "сердца счастье"; тихий сад ("В гамаке") - ощущение" "я, как ласточка, крылат". А любование скромными полевыми цветами одаривает предчувствием неведомого.
(*302)Поистине семицветной радугой "загорается" душа лирического героя Брюсова. Человек в его поэзии обладает редким богатством и подвижностью внутренних стремлений. Брюсов писал, что лирика Э. Верхарна "вправе сказать о себе: "Я - вся современность, и ничто современное мне не чуждо". Нечто подобное можно отнести и к его собственному творчеству. Контрастные переживания: одиночества и слияния с большим миром, разочарования в мечте и поклонения ей - восприняты поэтом от своего времени. Заслуга Брюсова в том, что он открыл нравственные, эмоциональные связи между противоположными состояниями души. Тягостные сомнения не исключали здоровой целостности личности. Вера в человека вселяла надежду на будущее. Вот почему цикл "Учителя учителей" завершается мажорным аккордом.
На всем протяжении своего творческого пути Брюсов занимался художественной прозой. Собственно, с нее и начались опыты юного писателя еще на гимназической скамье. Тогда он тяготел к жанру увлекательных, таинственных приключений в духе Э. По. Склонность к этому типу произведений сохранилась на долгие годы. Одновременно осваивались и другие формы повествования: исторического, научно-фантастического, социально-психологического. При жизни Брюсова отдельными изданиями вышли в свет сборники рассказов ("Ночи и дни", "Земная ось"), повесть "Обручение Даши", романы "Огненный ангел" (1907), "Алтарь Победы" (1911). Многое осталось незавершенным, некоторые рассказы появились в периодике.
Самый яркий след в брюсовском прозаическом наследии оставили эти два романа. По времени написания их вовсе нельзя назвать итоговыми. Но в них обобщены такие важные авторские искания и с такой выразительностью, что произведения всегда будут привлекать восхищенного читателя.
"Огненный ангел" и "Алтарь Победы" - исторические сочинения. Первый обращен к Германии позднего средневековья. Второй содержит в себе картину жизни Древнего Рима в период зарождения христианства. Следовательно, здесь, с точки зрения русского человека, заключена двойная, временная и пространственная "экзотика". Брюсов, что называется, превзошел сам себя в этой области. Удивлению подобно его проникновение в колорит чужих стран и эпох. Бытовала даже точка зрения, что "Огненный ангел" - лишь перевод немецкой рукописи.
Оба романа свидетельствуют об исследовательской страсти Брюсова. Реальные деятели прошлого, общая атмосфера времени воссозданы с документальной точностью. Однако это не мешает увлекательному чтению, поскольку все явления даны через восприятие яркой, эмоциональной личности, оказавшейся в редкостно-острой жизненной ситуации. Мастерство Брюсова в разработке (*303) оригинальной интриги, напряженного сюжетного развития неповторимо.
В "Огненном ангеле тесно сплетены реальность и самая безудержная фантазия. Главный герой - немецкий студент Рупрехт - обладает своими, соответствующими его положению интересами: к науке, поиску истины. Но встречa со странной молодой женщиной Ренатой, ищущей по свету исчезнувшего Огненного ангела, общающейся с духами, в корне изменяет жизнь Рупрехта. Отныне он, по желанию Ренаты, вступает в переговоры с нечистой силой, посещает шабаш ведьм, затем знакомится с Фаустом и Мефистофелем. Выразительно и изобретательно даны эти ирреальные сцены. Все в них происходит зримо, но как бы на грани действительного и кажущегося (во сне, в бреду юноши). Поэтому соседство "магического опыта" с жизненным, конкретным оказывается вполне уместным.
Для чего понадобилась столь сложная структура романа? Для выражения важных критических и позитивных взглядов автора.
В мертвом средневековом царстве под черным католическим крестом угадываются картины духовного опустошения XX в. Рената из-за своей любви к неземному существу попадает в руки инквизиции и после долгих мук гибнет на костре. Такая смерть воспринимается символом страшной участи человека в мире насилия. Развенчивает Брюсов и бездуховную атмосферу эпохи.
Найдены виртуозные приемы сатиры. Глазами Рупрехта, сохранившего на бесовском пиршестве разумную наблюдательность, в "чертовом обществе" обнаружены все низменные законы человеческого бытия: ложь, фарисейство, иерархия. В другом случае жестокий нигилизм Мефистофеля писатель предельно укрупняет и делает орудием разоблачения общественных и человеческих пороков. Наказующая "деятельность" сатаны приобретает блистательную легкость и естественно-дьявольскую удачливость благодаря его волшебной силе. Такой принцип повествования - обнаружение и наказание земного зла орудием сверхъестественным - был ярко развит М. Булгаковым в романе "Мастер и Маргарита".
Остроумны и красочны эти сцены "Огненного ангела". Но ими, разумеется, не исчерпаны возможности двуплановой композиции. Главное для Брюсова - утверждение за человеком больших (даже в сравнении с сатанинскими) способностей к постижению сущего. В этом отношении судьба несчастной Ренаты, даже на казни не отказавшейся от мечты о небывалой любви,- пример силы человеческого духа. В средневековой легенде о Фаусте источник запретного знания - Мефистофель, у Брюсова - жизнь. В "Огненном ангеле" Мефистофель отрицает способность осмысления мира, Фауст - отстаивает.
Писателем руководило страстное желание вернуть людям утерянные ценности. Сходное побуждение он нашел у передовых деятелей позднего (перед Возрождением) средневековья, поэтому (*304)избрал этот исторический период. Предчувствие перемен, жажда нового познания, поэзия поиска были свойственны и лучшим людям брюсовской современности. Рупрехт, несмотря на свое немецкое происхождение, был выразителем этих настроений.
Герой "Огненного ангела" страстно любит Ренату, служит ей самоотверженно, затем долго ищет пропавшую возлюбленную и горько оплакивает ее. Но чтобы ни делал он, с кем бы ни встречался, ему всегда присуще стремление понять себя, свое отношение к окружающему, движения души, сущность интеллекта. Такая внутренняя потребность и реализуется на разных этапах жизни Рупрехта: изучение книг, любовь, "магический опыт" - общение с духами, сближение со средневековым ученым (реально существовавшим) Агриппой, путешествие - изучение нравов и устоев мира, встреча с Фаустом.
Столь пестрый "послужный список" вовсе не случаен. Все, в том числе и "капризные" любовные переживания, и сфера сверхъестественного, обретает свои и общие законы. Единство множественного открывается Рупрехту. Венцом восхождения к этой истине становятся беседы с Фаустом. Агриппа укрепляет Рупрехта в его гуманистических побуждениях - возвыситься "силой мысли до созерцания сущностей и самого Бога". Фауст содействует развитию еще более активного начала - "познать все тайны вселенной" и "обладать всеми сокровищами безо всякой меры". А. Белый, указав на многозначность образов и сцен "Огненного ангела", назвал его "изнутри оккультным". Причина многоликости героев здесь иная, проистекающая из объединения разных точек зрения на происходящее: прошлых и современных автору, конкретно-исторических и всечеловеческих. Своеобразны принципы брюсовского обращения к истории. Он выделял в минувшем наиболее соответствующие своей философии приметы и толковал их не без абстракции расширительно, многосмысленно, но с позиций реального, а не мистического бытия.
В "Огненном ангеле" открыты и, в отличие, скажем, от поэтического цикла "Правда вечная кумиров", тесно связаны между собой высокие человеческие потенции. Вспомним, однако, что в 1910 г. Брюсов говорил о необходимости "общекультурной платформы". Иначе, писателя интересовал не просто человек, а его созидательная деятельность. Ее цель Брюсов наметил в статье "Французская научная поэзия. Народный театр Р. Роллана" (1909): "Идеал, к которому стоит стремиться, это не театр, отвечающий запросам народа, но народ, для которого доступны все создания театра, составляющие гордость человечества". Созрела необходимость расширить круг проблем, отразить всеобщий, народный перелом, вольное течение жизни. На этом новом этапе творчества и был создан "Алтарь Победы".
Историю как поступательную эволюцию культуры Брюсов художественно осмыслил на примере античного мира в "Алтаре Победы", незаконченном романе "Юпитер Поверженный", рассказе (*305) "Рея Сильвия". Beзде противоречивый период распада римской цивилизации, зарождение нового ее пласта. Этот процесс многогранно воплощен в "Алтаре Победы".
На первый взгляд кажется, что вес здесь выдержано в религиозных понятиях. Но следует помнить, что для Брюсова вероучение было проявлением определенного духовного уклада, гранью культуры эпохи. Связь религиозного противоборства (язычества и христианства) с другими культурными изменениями достигнута с помощью излюбленного Брюсовым приема - "сквозь призму отдельной души", души молодого патриция Юния Норбана.
Тонкий мастер приключенческой интриги, Брюсов психологически мотивированно соединяет судьбу Юния с двумя фатальными для него женщинами - Гесперией и Реей. Они по одной причине вступают в борьбу с императором Грацианом: он объявил государственной христианскую церковь. Но между собой героини - потенциальные враги. Гесперия мечтает о славе древнеримских богов. Рея возглавляет сектантское движение против официальной христианской церкви. Между двух огней оказывается Юний, он сначала приверженец старой культуры.
В резких контрастах, сгущенной цветописи, образной ассоциативности нельзя не заметить символизации явлений. Эта черта повествования предопределена внутренним состоянием Юния, болезненно реагирующего на конфликты своего времени и угадывающего в реалиях их внутренний большой смысл.
"Алтарь Победы" передает накаленную страстями атмосферу накануне гибели Римской империи. Брюсов смело раздвигает пространственные границы романа - столица и провинция, убогие хижины и дворцы. И везде - брожение умов. Той же цели служит временная организация повествования - сопоставления настоящего с прошлым, прозрения грядущего. Особенно значительными поэтому оказываются встречи Юния с мыслящими людьми: поэтами, философами. Постепенно происходит накопление молодым человеком знаний и наблюдений. Кардинальная трансформация его взглядов (признание христианства) - финал романа.
Исходная позиция Юния - преклонение перед былым величием Рима. Достигнут впечатляющий синтез между изображением бессмертных культурных ценностей и восхищением ими героя, равно и автора. Красота и сила прошлого восприняты как знак духовной мощи предшествующих поколений. Кризис Римской империи (усиление деспотизма, рост недовольства среди населения, падение престижа древней религии, искусства) - как угасание душевной энергии. В этой атмосфере и зарождаются новые христианские веяния. Юний на протяжении своих злоключений то с презрением отворачивается от них, то с ужасом чувствует, что ему чужд опыт его предков - жителей некогда Великого города. Приобщение к новой философии стоящего на распутье юноши - мотив, тесно связывающий исторический роман со временем его создания.
(*306) Христианство осмыслено как новый пласт культуры. Древнеримские боги, с их культом абсолютной красоты и силы, отступили перед пострадавшим от реальных властей Христом, его проповедью единения, братства, его объяснением мира. Но христианская церковь очень скоро предъявила свои права на людей. В ответ развернулось сектантское движение. В его описании, при строго сохраненном колорите IV в., трудно не заметить переклички с событиями начала нашего столетия.
В романе отражено сочувствие народу: массовый характер его движения - "недовольство поборами и притеснениями", отсюда и конечная цель - "сильные унизятся, гордые будут низложены", наступит "царство веселия". Но Брюсов с грустью отмечал, что высокие идеалы, которые только и могут утвердить новую гармонию, недостижимы для невежественного голодного люда, а избранные натуры, его руководители, сами еще этого не понимают. В трагической судьбе Реи сосредоточена эта горькая мысль.
Смиренно прощаясь с прошлым, порицая деспотизм любых форм, сокрушаясь над нищенскими хижинами поселян, Брюсов с сомнением взирал на взрыв народного гнева, разрушающего культуру. И все-таки такая концепция общественного развития не исключала оптимистической перспективы - веры в реальный прогресс.
Исторические романы Брюсова во многом подготовили его работу над "Учителями учителей", поэтическим циклом "Сны человечества" (1911 -1917), оказали несомненное влияние на оценку революций 1917 г. "Взаимостимуляция" творчества и жизненной позиции писателя несомненна.
Значение исторической прозы Брюсова трудно переоценить. Существовала одно время ошибочная тенденция "подтягивания" его романов к реализму. Ныне она преодолена. Слишком избирательным был брюсовский подход к прошлому, слишком явным - стремление автора к символизации положений своей программы в образах и явлениях истории. Наконец, представление о все подчиняющем движении культуры плохо согласовывалось с реалистическим изображением исторического процесса. Между тем высокая оценка художественного создания вовсе не тождественна его отнесению к тому или иному типу творчества.
"Огненный ангел", "Алтарь Победы", написанные с тонким мастерством, были необходимы времени. Смело выделенная Брюсовым мысль о развитии мира отвечала напряженным раздумьям о судьбах России. С другой стороны, писатель помог глубоко прочувствовать суровую правду - несовместимость любых исторических переломов с гармонией, сложность духовного преображения людей. И об этой истине следует помнить.
Все, о чем думал и писал Брюсов, было логично продолжено после событий 1917 г. Мечта о пробуждении человечества, торжестве нового пласта духовной культуры обрела, как представлялось художнику, реальную основу. Появилась и конкретная (*307) возможность передать "зажженные светы" "мудрецов и поэтов" молодому поколению. И Брюсов с полной самоотдачей включается в эту деятельность. Как Фет, Брюсов имел право сказать о себе на последнем сроке бытия: "Еще люблю, еще томлюсь..."
1 К.П. Брюллов (1799-1852) - русский художник-живописец.
2 А. Шенье - французский поэт, сначала приветствовавший революцию 1789 г., затем выступивший против казни короля; приговорен к смерти.
![]() | - 1 - 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7 - 8 - 9 - 10 - 11 - 12 - 13 - 14 - 15 - 16 - 17 - 18 - 19 - 20 - 21 - | ![]() |
![]() В РАЗДЕЛЕ:
|
РЕКЛАМА
|
|
|