3
В этот ночной час в нижней квартире домохозяина, инженера Василия Ивановича
Лисовича, была полная тишина, и только мышь в маленькой столовой нарушала ее
по временам. Мышь грызла и грызла, назойливо и деловито, в буфете старую корку
сыра, проклиная скупость супруги инженера, Ванды Михайловны. Проклинаемая костлявая
и ревнивая Ванда глубоко спала во тьме спаленки прохладной и сырой квартиры.
Сам же инженер бодрствовал и находился в своем тесно заставленном, занавешенном,
набитом книгами и, вследствие этого, чрезвычайно уютном кабинетике. Стоячая
лампа, изображающая египетскую царевну, прикрытую зеленым зонтиком с цветами,
красила всю комнату нежно и таинственно, и сам инженер был таинственен в глубоком
кожаном кресле. Тайна и двойственность зыбкого времени выражалась прежде всего
в том, что был человек в кресле вовсе не Василий Иванович Лисович, а Василиса...
То есть сам-то он называл себя - Лисович, многие люди, с которыми он сталкивался,
называли его Василием Ивановичем, но исключительно в упор. За глаза же, в третьем
лице, никто не называл инженера иначе, как Василиса. Случилось это потому, что
домовладелец с января 1918 года, когда в городе начались уже совершенно явственно
чудеса, сменил свой четкий почерк и вместо определенного "В. Лисович",
из страха перед какой-то будущей ответственностью, начал в анкетах, справках,
удостоверениях, ордерах и карточках писать "Вас. Лис.".
Николка, получив из рук Василия Ивановича сахарную карточку восемнадцатого января
восемнадцатого года, вместо сахара получил страшный удар камнем в спину на Крещатике
и два дня плевал кровью. (Снаряд лопнул как раз над сахарной очередью, состоящей
из бесстрашных людей.) Придя домой, держась за стенки и зеленея, Николка все-таки
улыбнулся, чтобы не испугать Елену, наплевал полный таз кровяных пятен и на
вопль Елены:
(*202) - Господи! Что же это такое?!- ответил:
- Это Василисин сахар, черт бы его взял! - и после этого стал белым и рухнул
на бок. Николка встал через два дня, а Василия Ивановича Лисовича больше не
было. Вначале двор номера тринадцатого, а за двором весь город начал называть
инженера Василисой, и лишь сам владелец женского имени рекомендовался: председатель
домового комитета Лисович.
Убедившись, что улица окончательно затихла, не слышалось уже редкого скрипа
полозьев, прислушавшись внимательно к свисту из спальни жены, Василиса отправился
в переднюю, внимательно потрогал запоры, болт, цепочку и крюк и вернулся в кабинетик.
Из ящика своего массивного стола он выложил четыре блестящих английских булавки.
Затем на цыпочках сходил куда-то во тьму и вернулся с простыней и пледом. Еще
раз прислушался и даже приложил палец к губам. Снял пиджак, засучил рукава,
достал с полки клей в банке, аккуратно скатанный в трубку кусок обоев и ножницы.
Потом прильнул к окну и под щитком ладони всмотрелся в улицу. Левое окно завесил
простыней до половины, а правое пледом при помощи английских булавок. Заботливо
оправил, чтобы не было щелей. Взял стул, влез на него и руками нашарил что-то,
над верхним рядом книг на полке, провел ножичком вертикально вниз по обоям,
а затем под прямым углом вбок, подсунул ножичек под разрез и вскрыл аккуратный,
маленький, в два кирпича, тайничок, самим же им изготовленный в течение предыдущей
ночи. Дверцу - тонкую цинковую пластинку - отвел в сторону, слез, пугливо поглядел
на окна, потрогал простыню. Из глубины нижнего ящика, открытого двойным звенящим
поворотом ключа, выглянул на свет божий аккуратно перевязанный крестом и запечатанный
пакет в газетной бумаге. Его Василиса похоронил в тайнике и закрыл дверцу. Долго
на красном сукне стола кроил и вырезал полоски, пока не подобрал их как нужно.
Смазанные клейстером, они легли на разрез так аккуратно, что прелесть: полбукетика
к полбукетику, квадратик к квадратику. Когда инженер слез со стула, он убедился,
что на стене нет никаких признаков тайника. Василиса вдохновенно потер ладони,
тут же скомкал и сжег в печурке остатки обоев, пепел размешал и спрятал клей.
На черной безлюдной улице волчья оборванная серая фигура беззвучно слезла с
ветки акации, на которой (*203) полчаса сидела, страдая на морозе, но жадно
наблюдая через предательскую щель над верхним краем простыни работу инженера,
навлекшего беду именно простыней на зелено окрашенном окне. Пружинно прыгнув
в сугроб, фигура ушла вверх по улице, а далее провалилась волчьей походкой в
переулках, и метель, темнота, сугробы съели ее и замели все ее следы.
Ночь. Василиса в кресле. В зеленой тени он чистый Тарас Бульба. Усы вниз, пушистые
- какая, к черту, Василиса! - это мужчина. В ящиках прозвучало нежно, и перед
Василисой на красном сукне пачки продолговатых бумажек - зеленый игральный крап:
Знак Державноï скарбницi
50 карбованцiв
ходит нарiвнi з кредитовими бiлетами.
На крапе - селянин с обвисшими усами, вооруженный лопатою, и селянка с серпом.
На обороте, в овальной рамке, увеличенные, красноватые лица этого же селянина
и селянки. И тут червячками усы вниз, по-украински. И надо всем предостерегающая
надпись:
За фальшування караеться тюрмою,
уверенная подпись:
Директор державноï скарбницi Лебiдь-Юрчик.
Конно-медный Александр II в трепаном чугунном мыле бакенбард, в конном строю,
раздраженно косился на художественное произведение Лебiдя-Юрчика и ласково -
на лампу-царевну. Со стены на бумажки глядел в ужасе чиновник со Станиславом
на шее - предок Василисы, писанный маслом. В зеленом свете мягко блестели корешки
Гончарова и Достоевского и мощным строем стоял золото-черный конногвардеец Брокгауз-Ефрон.
Уют.
|